Судьба была благосклонна ко мне все 12 последних лет, она подарила мне дружбу и радость общения с интересным человеком, настоящим другом, отзывчивым и чутким товарищем, прекрасным собеседником и большим сложившимся мастером живописи Ильей Рахнаевым. Он был членом Союза художников СССР и главным художником Душанбе, председателем художественного совета при Художественном фонде Таджикистана. Илья Рахнаев скоропостижно скончался на 69 году жизни.
Его похоронили в тот же день 23 октября 2003 года на хорошо ухоженном еврейском кладбище в Вене. Вся еврейская община города, много австрийских друзей и почитателей его искусства собрались на траурный митинг, чтобы проводить в последний путь большого художника.
Илья Рахнаев родился в 1934 году в Ташкенте. Судьба не баловала его: в два с половиной года ребенок лишился матери, а когда ему исполнилось семь лет, отца забрали на фронт. Маленький Илья с младшим братиком попали в детдом.
Рано лишившись семейного уюта, родительского внимания и материнской ласки, мальчик особенно остро и невероятно пронзительно увидел мир сквозь слезы ранних обид и огорчений.
А время шло, впереди – учеба, служба в армии и снова учеба. «Из-за пятого пункта в паспорте я поступал шесть раз, а помог мне случай», – с грустью вспоминал художник. Но Ташкентский театрально-художественный институт им. А. Н. Островского он закончил с успехом. Годы упорной учебы принесли ему хорошие знания, придали зоркость глазу, твердость руке и изощренность во вкусе.
Свой творческой путь Илья начал в Художественном фонде Таджикистана. Неутолимая жажда познания, стремление увидеть новое побудили художника много путешествовать. Он создает серию рисунков и этюдов, изображающих жизнь народов Средней Азии, города и поселки, крепости и исторические памятники. На его холстах и в альбомах запечатлены колоритные типы узбеков и таджиков, казахов, киргизов, цыган, евреев и представителей других народов, зачастую с выразительной психологической характеристикой персонажей: самодовольство и надменность партработников и чиновников, подкупающее очарование творческой интеллигенции и простых тружеников.
Он с упоением писал пленительную южную природу: плодородные степи, величавые горы, окутанные сиренево-синей дымкой и горные бурные реки. Искренний восторг вызывают запечатленные на холсте знаменитые памятники средневековья: сияющие голубые купола, стройные силуэты минаретов, выбеленные временем стены старинных мавзолеев.
Художник часто выезжал в творческие командировки по республикам бывшего СССР. На его полотнах – просторы Поволжья, приднепровские дали, неповторимые виды Крыма, знаменитая на всю страну Байкало-Амурская магистраль (БАМ) и, конечно, красоты Болгарии (единственной зарубежной страны, где побывал художник в советское время).
Масса рисунков, этюдов и графических листов легли в основу серии серьезных тематических картин, написанных мастером в советский период. Особенно привлекает внимание полотно «Разговор о земле», впоследствии приобретенное всемирно известной Третьяковской галереей в Москве. Теплый колорит и тонко разработанные цветовые отношения, строгий рисунок, оригинально выстроенная композиция — всё это придает картине жизненную достоверность и реальную осязаемость. Далее идут произведения «На судоверфи», «Семья чабана», «Хлопкоробы», множество пейзажей, портретов, натюрмортов и многое другое.
Каждое из своих полотен художник основывал на пристальном изучении натуры, на строго выверенных наблюдениях на открытом воздухе, воссоздавая в картинах яркое и глубокое ощущение реальной жизни. Правда содержания органично сливалась со строгой формой художественной силы и живописной пластики. Благодаря этому картины И. Рахнаева привлекали к себе особое внимание, почти на всех всесоюзных выставках приобретались музеями и общественными организациями бывшего СССР и печатались в лучших альбомах страны.
«Рутина меня отвлекала, свобода была стеснена, рамки соцреализма сковывали мое воображение, но, несмотря на это, я всегда был верен натуре и, хотя бы в этом, был честен в своих картинах», – вспоминал Илья.
Я, конечно, понимал, что под рутиной мастер имел в виду две нелегкие административные должности: главного художника города и председателя художественного совета. Вся тяжесть этой ответственности, почетной, но далекой от практических занятий живописью, легла на его плечи, мешала цельности его творческих замыслов и устремлений. А мы, бухарские евреи, небольшая группа молодых художников семидесятых годов, не понимали тогда, насколько Илье Рахнаеву непросто… Мы были горды, что наш бухарский еврей достиг такой высоты, такого положения.
После развала Советского Союза и начала гражданской войны в Таджикистане в 1991 году Илья эмигрировал в Австрию. Не всякий бы выдержал нервное напряжение, которое судьба уготовила И. Рахнаеву. «Я очутился в каком-то лабиринте, днем и ночью осажденный множеством забот, я хожу как немой», – говорит немолодой уже художник и смеется, принимая все тяготы и неудобства с легкостью и небывалым юношеским задором.
Вена поразила его своей архитектурой. Готические соборы, великолепные дворцы, скульптурные ансамбли, фонтаны и площади, тенистые парки, театры и, конечно, музеи. «Я как будто заново оживаю», – говорит упоенный красотой сказочного города художник. «Чувствую прилив творческих сил, ощущаю воздух долгожданной свободы», – продолжает Илья. И берется за кисть, из-под которой выходят городские пейзажи с шумными улицами, нарядными витринами магазинов, своеобразными австрийскими кафе-ресторанами покрытыми по-летнему тут и там большими разноцветными зонтами, пригородные замки, напоминающие о былой славе Габсбургов, ухоженные особняки, виртуозные портреты друзей и заказчиков. С трудностями адаптации Илья Рахнаев справился достаточно успешно, более того, сумел помочь постепенно перебраться в Австрию всей своей семье: супруге, сыну, двум дочерям и внукам. Он помог им всем устроиться в Вене – в городе, который практически считается закрытым.
Жизнь художника в городе Штрауса и Климта пролетела стремительно. При всей внешней респектабельности его будни до отказа были заполнены трудом и встречами с десятками новых друзей и с сильными мира сего. Последние заказывали ему парадные портреты кайзеров и королей, герцогов и графов, отошедших в историю, общественных и политических деятелей. Они и сами охотно позировали мастеру. Круг поклонников его искусства среди австрийцев с годами становился всё шире и шире.
Заказные ретроспективные портреты в творчестве Рахнаева заслуживают особого внимания. Ему удавалось отойти от привычного шаблонно-стандартного копирования. По-новому творчески скомпонованная, глубокая психологическая трактовка образа требовала, естественно, тщательного отбора изобразительных средств, определяющих тонкую нюансировку живописного языка. И с этой задачей художник справлялся превосходно.
Мириться с наступающей старостью художник не хотел, видимо, благодаря присущему ему огромному чувству юмора. Этот бесценный дар вселял в него большой заряд эмоциональной энергии, помогающей острее ощущать радость и полноту жизни, видеть мир во всей яркой ее выразительности, уметь подходить к разным явлениям с неожиданной, а потому всегда интересной, точки зрения. Это чувство у художника становится качеством, позволяющим всегда открывать новое и неповторимое. Как-то по-особому видеть огромный и очаровательный мир людей, проникать в бездну их страстей и глубоко чувствовать радугу человеческой трагикомедии. Этим жизненным опытом художник умело пользовался как в своем искусстве, так и в повседневной жизни, это давало ему возможность великолепно располагать к себе людей. Гостеприимный и хлебосольный, хороший друг и честный товарищ, он приобрел в нашем городе немало истинных друзей.
Илья следил за движением художественной жизни в австрийской столице, не пропускал ни одной выставки как старых мастеров, так и художников-современников. Мне очень нравились наши совместные посещения музеев или передвижных выставок. Его суждения о стилях и направлениях в искусстве были оригинальны, а взгляд на ту или иную картину весьма интересен. Иногда молча, боясь нарушить тишину, мы рассматривали большие полотна и обменивались лишь восторженными взглядами.
«Говоря по правде, мы лепечем, а вот старые мастера говорили» – эти слова И. Крамского часто любил повторять Илья. Каждый раз подолгу стоял мастер перед картинами Рафаэля Санти, небольшое количество которых хранится в венском музее изобразительных искусств. И однажды, повернувшись ко мне, сказал:
– «Живопись – не столь ясное искусство, как поэзия, несмотря на то, что её формы окончательно закреплены перед нашими глазами. В этом одно из её величайших очарований», – так говорил романтик Эжен Делакруа. – И далее Илья продолжил уже от себя: – Надо уметь вглядываться в картину, проникнуть в душу автора, а главное – не спешить, тогда ты увидишь таинственное свечение, которое излучает холст. И вся глубина шедевра откроется перед тобой во всем своем великолепии.
Почти всегда после таких культурных мероприятий Рахнаев говорил о своей полной солидарности со словами Достоевского, что «красота спасет мир».
Я помню одну из наших последних встреч за несколько дней до его неожиданной кончины. Теплое октябрьское утро. Окна мастерской смотрят во внутренний двор. Тишина. Только отдаленный шум напоминает о безостановочном круговороте событий. Илья, как бы читая мои мысли, сказал:
– Видишь, как тихо, но тишина эта обманчива. В этих убегающих секундах, отмеряющих бег коротких часов бытия, хочет того художник или нет, сходятся все голоса, запахи, звуки, краски и страсти времени, в котором мы живем. И чем больше дар живописца, чем мощнее его талант, тем более трепетно он ощущает силовые поля времени, тем пронзительнее проникает в суть своей эпохи и отражает её в своих полотнах.
Рахнаев на минуту оторвался от холста, отошел на шаг, прищурился, устремив взгляд на верхнюю часть картины, и заговорил снова:
– Великие мастера прошлого сходились на интересной мысли: живопись слишком ревнивая любовница, она не терпит соперниц. В этом полушутливом высказывании скрыта глубочайшая правда. Ведь силы любого, даже самого могучего человека, измерены, и всякая трата энергии имеет свой предел. И как жестоко с годами мстит судьба тому, кто разменивал свой гений, слишком щедро раздавая время на занятия, далекие от главной цели своей жизни – искусства.
Илья не спеша отложил кисти, медленно опустился в мягкое кресло, его взгляд устремился вдаль, и как-то незаметно художник погрузился в свои мысли. На минуту мне показалось, что я догадываюсь, о чем он думает. Возможно, о молодости, прошедшей в напрасной борьбе, опутанной крепкими нитями советской идеологии, о том, как в суете житейских забот и административных хлопот таяли быстротечные лучшие годы, и о том, видимо, что очень трудно было сочетать их с творческой активностью темпераментного художника.
– В Австрии передо мной открылись новые перспективы, – как бы придя в себя, сказал воодушевленный художник. – Вот она, необъятная тема – еврейская история и традиции. Но судьба, эта великая чародейка, сделала так, что только более чем через три десятилетия своего творческого пути я смог приобщиться к корням своего народа, обрести возможность свободно думать и писать о нем свои картины.
Не лукавя, простодушно Илья рассказывает о беспредельной признательности за данную ему свыше радость земного бытия, ощущении прелести природы, умении по-новому проникать во внутренний мир своих моделей. Вскоре после приезда по эскизам Рахнаева был сделал интерьер Арон-Акодеша и подиум для чтения Святой Торы в сефардской синагоге Вены. Беседы с раввинами и знатоками религии, перечитанная литература, предшествовавшая подготовке этого проекта, стали для художника входом в сокровищницу еврейского наследия, которую он начал внимательно изучать.
Этюды и зарисовки, привозимые Ильей из Израиля, всегда были неповторимыми: Средиземное море, гул прибоя, шорох бьющихся о камни волн, лазурная чаша воды. А горячий ветер, исходящий от полотен, кажется, вот-вот бросит в лицо соленые брызги. Виды динамичного Тель-Авива, старого Яффо, а вот и вечный святой Иерусалим с его белокаменными домами, золотыми куполами, минаретами и церквями.
12-летний период жизни художника в Вене прошел насыщенно и плодотворно: было организовано огромное количество выставок, экспонированы целые галереи картин, внушительная часть которых была на еврейскую тему. Большое полотно «Моисей», где великий вождь и пророк ведет еврейский народ за Скрижалями Завета, было показано в еврейском музее Вены. Картина вызвала восторженные отклики в прессе и была приобретена коллекционером-интеллектуалом доктором Петером Майером, известным своим пристрастием к иудаике.
Но покоя у художника не было… Ни на минуту его не покидало ощущение незавершенности задуманного. Он продолжал упорно трудиться. Желание создать нечто необыкновенное, большое – картину, ради которой он учился всю свою жизнь, его не покидало.
«Любая идея, даже гениальная, бесплодна, если она не претворяется в жизнь, а сколько их у меня теперь…» – говорил оптимистически настроенный на будущее художник.
Ах, эта смерть, если бы она могла немного подождать…
Август 2004 года
Шломо Устониязов, вице-президент бухарскоеврейской общины. Вены, Австрия