Юрий Цырин поэт
ИЗ СБОРНИКА «Я ЖИЗНИ ОТВЕЧАЛ СТИХАМИ»
ИЗ СТИХОВ ШКОЛЬНЫХ И СТУДЕНЧЕСКИХ ЛЕТ
(1953 – 1959 гг.)
Петух бывает счастлив на шесте,
орел бывает счастлив на вершине…
Скажи, а мы в житейской суете
вопрос о счастье для себя решили?
Взгляни, коль тени бродят по душе,
не счастье ли ей выбранное тесно.
Орлу б, наверно, был неплох и шест,
когда была б вершина неизвестна.
Ташкала
(Воспоминание о студенческой практике)
Ветеранам Великой
Отечественной войны
Помню эти степные тропы –
там, близ Терека, в Ташкале…
Зарубцованные окопы
шрамом тянутся по земле.
Да, воронки, окопы, ямы –
фронтовые пути бойца.
Сколько, сколько осталось шрамов
на земле, на людских сердцах!
Я боев фронтовых не знаю,
но коль жизнь бы позвала в бой,
я, навстречу врагу шагая,
сердцем помнил бы – не впервой!
Я с Маресьевым полз сквозь беды.
В Сталинграде сражался я…
И, пройдя через те победы,
стал готовым к своим боям.
Ночь на Байкале
Здесь палатки встали полукругом,
и костер ликует, тьму разя.
Школа – в прошлом,
но опять друг с другом
нас мечта собрала здесь, друзья.
Рядом в темноте гора дремала,
всех приняв на узкую ладонь,
и луна, разлившись по Байкалу,
к нам ручьем бежала на огонь…
Вдруг хорошей песни захотелось,
и взметнулась песня про Байкал.
И от счастья сердце холодело,
словно гимн Байкалу я слагал.
А потом запели про гармошку,
про любовь, про юность, про друзей,
что любая не страшна бомбежка,
если надо действовать при ней…
И в знакомой немудреной песне
открывалось столько новизны,
словно песни стали интересней,
словно стали более звучны,
словно вспомнил что-то вдруг
большое, что забыл когда-то в суете,
что повсюду быть должно с тобою –
в поиске, в удаче и в беде,
словно ты не окружен горами,
словно все на свете видишь ты…
Юность – с нами!
Дружба тоже – с нами!
С нами в жизни – ясность красоты!
…Ночь ни петь, ни думать не мешала.
Лишь Байкал вздыхал под тихий хор,
и луна, разлившись по Байкалу,
к нам ручьем спешила на костер.
ИЗ СТИХОВ, НАПИСАННЫХ В ГОДЫ НАУЧНЫХ И ИЗОБРЕТАТЕЛЬСКИХ ДЕЛ
(1959–1999 гг.)
Школьным друзьям
В Иркутске мне цыганка нагадала,
что буду жить до двадцати восьми.
А мне тогда семнадцать миновало,
и, помню, грустно стало в этот миг…
Я на цыганку вовсе не в обиде:
читать ладонь – профессия ее.
Но как ей там еще одно увидеть –
души моей начавшийся полет!
Нет, ей не знать, как сложно в мире этом
сплелись для судеб явь и чудеса.
Мне на судьбу дана душа поэта,
и мой удел – витать на небесах.
А там – свои законы долголетья.
Что может значить там ладони плоть,
когда под крылья, словно добрый ветер,
приходят дружбы строгость и тепло!
Мы все в душе поэты – и не спорьте.
Иначе б не желали наших встреч.
И нам судьбу гадалка не испортит,
коль юность в сердце мы смогли сберечь.
Давайте друг для друга мы на свете
подольше жить – сильней желаний нет.
Ведь вы, друзья, тем ближе мне, поверьте, чем дальше наши двадцать восемь лет.
ИЗ СТИХОВ, РОДИВШИХСЯ ПОД НЕБОМ НЬЮ-ЙОРКА
(c 2000 г.)
РОДНОЙ ГАЗЕТЕ
Давно ль ты только начиналась?!
А как ты возмужала ныне!
И неизменно было в радость
с тобой свидание общине.
И постепенно, но резонно
тебя за друга признавали
весь русский Квинс и Аризона,
Канада, Вена и Израиль…
“Белеет парус одинокий…” –
не о тебе мотив тот славный.
Ты в русской прессе по Нью-Йорку
сегодня равная меж равных!
Нас делали дружней и строже
удачи наши и ушибы…
Пусть долго – хоть не стать моложе –
творить тебя нам для души бы!
ВСЕМ МОИМ ДОРОГИМ КОЛЛЕГАМ ПО РАБОТЕ В РОДНОЙ ГАЗЕТЕ
Да, видно правильно я жил,
Коль вас в итоге заслужил –
И вы в судьбу мне ворвались
Наградой доброю за жизнь.
Пусть снятся мне еще порой
Ночные вздохи буровой,
Взамен падений и вершин
Есть вы, причал моей души…
И, как Антею мать-земля,
Как долгожданный дождь полям,
Березка жителю Руси,
Вы мне нужны для новых сил.
Б-г правит нашей жизни бал.
Не знаю, сколько мне судьба
Даст новых помыслов и вех…
Но только будьте в ней навек!
В любом из нас мажора и печали
найдется на симфонию сполна.
Их пять десятков в Моцарте звучали,
ну а во мне всегда звучит одна.
Она про то, что в непогоде буден
меня спасает творчество всегда,
что в творчестве и впредь
мне легче будет одолевать болезни и года.
Пишу её я на одном дыханье,
но всею жизнью – каждый год и час.
Не оглянусь – во мне звучать уж станет
последняя, неведомая часть.
Я буровик, я в моцарты не вышел,
но что моей симфонии с того!
Мои друзья смогли её услышать –
И мне не надо больше Ничего.