ГЕНИЙ ЕВРЕЙСКОЙ ПЕСНИ
Я всегда с волнением буду вспоминать наши встречи с Яковом и Ирэн Явно. Мы дружили, ходили друг к другу в гости, проводили совместные концерты в Квинсе, я продюсировал его гастроли в Узбекистан, писал о нем статьи и постоянно восхищался его многогранным и мощным талантом.
Яков был театрален во всем. Его яркая речь, философия жизни, неординарная, но очень модная одежда, стиль поведения в быту и на сцене – всё было продолжением его индивидуальности, всё носило печать Якова Явно. При отсутствии нарциссизма, без долгих позирований у зеркала. Он любил окно: в нем можно было увидеть не только свое бледное отражение, но и окружающий мир.
Яков был всегда легок на подъем, сразу же загорался новым проектом, с интересом обсуждал его мельчайшие детали, с увлечением составлял программу с учётом зрительской аудитории.
Первый раз я его увидел в Самарканде, куда он приехал вместе с Еврейским камерным театром. Играли спектакль Юрия Шерлинга «Черная уздечка белой кобылицы». В течение тринадцати лет, с 1977 до 1990 года Яков был ведущим актером Камерного еврейского музыкального театра, который творил вопреки всему антисемитскому абсурду, имевшему место в те годы в СССР. Представьте себе: театр был прописан в Биробиджане, выступал и работал в основном в Москве и гастролировал успешно по всей стране.
Он прибыл в Самарканд после гастролей в Ташкенте, в 1985 году. Выступал на сцене местного оперного театра.
Я впервые видел в зале столько европейских евреев, и в те минуты стал частью этой общины, которая заметно увеличилась в послевоенное время за счет эвакуированных беженцев из Восточной Европы.
Я плакал и смеялся от всей души, так как еврейский юмор всегда сквозь слезы… Уже тогда было понятно, что именно Якову Явно под силу умение передать не просто драму или трагедию, но и гротеск, горский смех на уровне Чаплина, и глубокий народный юмор времён Шолом-Алейхема.
Мы долго, всей семьей не могли прийти в себя! — вспоминает этот вечер Рита Леваева, мама которой ашкенази.- Он гений! настоящий гений! Никогда не забуду ни один его концерт, ни одну встречу с ним!
Никогда не видел столько цветов, благодарных и растроганных зрителей, которые словно вновь оказались в своих родных местах, откуда были насильственно, под страхом смерти, согнаны фашистами…
И, конечно, на сцене, наряду с другими прославленными актерами, блистал Яков Явно. Он был настолько органичен, убедителен, пел с такой мощью и силой, словно воплощал собой трехкратно возрождённый еврейский дух, характер, волю народа, жестоко подавленного в концлагерях Освенцима и Дахау…
Признаться, не думал, что встречусь с ним вновь. Но это произошло в Нью-Йорке. И познакомившись с ним, я сразу же задумал организовать его концерт в Квинсе, где обосновались бухарские евреи и ашкенази из Харькова и Риги.
Я его попросил включить в репертуар песню на бухарскоеврейском языке, и полагал, что он откажется от этой затеи. Но Яков, наоборот, заинтересовался, правда, сказал, что, наверное, не будет времени выучить текст на непонятном ему языке. Тогда я предложил включить в программу выступление Тамары Катаевой, которая исполнит запев, а он будет исполнять припев. Ему следовало выучить только одно предложение: «Бой бой бое, абрекаш думи море»
Таким образом, Яков Явно стал первым ашкенази, который спел со сцены свадебную песню бухарских евреев, а дуэт с Тамарой Катаевой стал символом единства еврейского народа.
Зная мою любовь к кинематографу, к творчеству великого Сергея Параджанова, он мне рассказывал интересные истории о гостеприимстве великого армянского режиссёра и художника, его умении одаривать гостей уникальными подарками. Мне кажется, что его влияние на внутренний, духовный мир, его художественный поиск роднит Якова с Параджановым, стоявшим у истоков поэтического кинематографа в СССР.
Яков был открыт к любой культуре, но в первую очередь, он был еврейским певцом, актером еврейского театра. Поэтому всё, что он делал, несло в себе печать, с одной стороны, камерного театра, а с другой, мощной сцены, где он мог общаться с многотысячной аудиторией.
Есть две песни, которые я часто вспоминаю в исполнении Якова Явно: «Let My People Go!», которая стала для нас гимном еврейской иммиграции в Израиль и на Запад, и «Где эта улица, где этот дом?», ставшая новаторским по сути исполнением известного еврейского хита, который он спел в своем клипе на трех языках: русском, идише и английском, с включением репа, на фоне трущоб Южного Бруклина… Через всю песню шла контрапунктом «барышня, барышня», вносящая особый лиризм и отсылку к источнику.
Мы с Яковом – оба творческие люди, с непростым характером, большой критической массой, что не всегда помогало сохранять нормальное общение. Иногда срывались. Но всегда снова тянулись друг к другу, дружили, строили новые планы. Я преклонялся перед его талантом и понимал, как много он значит для еврейской культуры Америки и всего мира. Восхищался его любовью к Израилю, острым, парадоксальным мышлением, неординарным подходом ко всему, что было связано с ним: очки, шляпа, обувь, брюки (вернее штаны, словно стянуты с хасидом Краун Хайта, только без белых гольфов, но с оригинальными ботинками или сандалиями на ногах).
Я мечтаю иметь собаку, такую же таксу, как у Довлатова, — говорил он, и затем сокрушался: – Но кто ею будет заниматься: выводить на улицу, выгуливать?
При всем своем романтизме он был человеком прагматичным:
Увы, в странах, подобных США, евреи растворяются и говорят на других языках. Глобально мы, евреи, никому не нужны. И не надо тешить себя иллюзиями, что нашим домом может стать Америка, Россия, Италия или Германия. Наступает момент, когда нам просто говорят: «Катитесь отсюда!» Это в лучшем случае. В худшем – уничтожают.
Месяц назад он позвонил мне, и мы с ним долго общались по телефону. Я был в Узбекистане.
М. и Р. Некталовы, И. Малаев, М. Шамаева, Квинс, 2003 г.
Я болен… У меня рак!..
Стал его успокаивать как мог, а у самого – ком в горле. Он горько шутил, вспоминал наши встречи, и просил меня обязательно встретиться с ним по приезде в Америку.
Я хотел отвлечь его. Поделился с ним с новым проектом, который задумал, находясь в Азербайджане, на фестивале Мугама, где познакомился с великолепным азербайджанским танцором из Торонто Сашаром Зарифом, который в своей пластике полностью передает суть пения и души самого Якова Явно! Ибо, по сути, для меня Яков был явно ашкеназским дервишем. Иначе его не понять. Он был рад этому сотрудничеству, так как ему нравились такие парадоксальные сочетания шиизма и иудаизма.
Танцор Сашар Зариф (Sashar Zarif) и Яков Явно никогда не были знакомы и ничего не слышали друг о друге. Но каждый из них в отдельности – есть продолжение другого в иной ипостаси: азербайджанский танцор был воплощением песни и пластики еврейского певца. Я был уверен, что эта встреча произойдет, так как Яков ее с нетерпением ждал.
Увы!..
Теперь, я обязательно осуществлю свой замысел, но в вном формате: на экране Яков Явно, звучит его бессмертный голос, а на сцене танцует Сашар Зариф.
Что меня удручало?
Гениальный еврейский актер, певец, лицедей, большой и многогранный художник, достойный своего времени человек в последние годы не имел ни одного мецената, который бы поддержал его могучий талант. Надо было бы создать у нас, в Нью-Йорке, театр песни Якова Явно, где он мог бы подготовить новую поросль молодых талантливых певцов и актеров. В городе, где так много европейских евреев-магнатов, миллиардеров, никто не поддержал гения еврейской песни – и ему пришлось оставаться кантором синагоги. Но он хотел петь для всего мира, ездить на гастроли, даря миру красоту и величие еврейской музыки. Не зря ему посвятили свои рецензии и восхищение музыкальные критики, и среди них великий советский музыковед Владимир Зак.
В нашей газете Якову Явно посвящено немало статей, интервью. Эти публикации, в частности, писали не только я, но и мои коллеги — Тавриз Аронова, Юрий Цырин.
Я с радостью вспоминаю о тех днях, когда мы провели концерты в Нью-Йорке, Ташкенте, Самарканде… Спасибо Виктору Михайлову за гастроли в Узбекистан! Якова Явно любили в нашей общине, а певец Иосиф Шаламаев восхищался не только его голосом и артистическим талантом, но и умением проводить сольные концерты на одном дыхании. Поражался его физической силе и выносливости.
Он на самом деле великий певец! – сказал Шаламаев о своем коллеге.
Яков часто шутил, что его папа несмотря на свои годы, все полон жизни и разменял не только десятый десяток, но и постоянно влюбляется… Отец пережил его.
Недавно я узнал, что он даже не знал о значении его фамилии.
— Нет, я даже не знал, что такое «Явно». Явне – это иудейский город, в котором сохранилось все, что связано с иудаизмом, когда произошло разрушение Второго Храма, — сказал он в интервью израильской газете. Если бы не Иерусалим, мы бы потеряли себя в этом мире. В каждом израильском городе есть улица Явне. А теперь я с гордостью могу сказать, что я – Яков бен Исраэл Явне. Мои истоки иудейские. Я иудей, это самое главное.
После нашего разговора с Яковом мы так и не встретились. О его смерти я узнал из интернета. Проститься с ним тоже не успел…
Горько плакал. Мы были с ним очень родными по своему восприятию и культуре люди.
Прости, Яков!
Рафаэль Некталов
Как говорил Яков Явно:
«Я не знаю, что такое дом. У меня здесь есть любимая женщина, с которой мы вместе. Это огромное счастье, это очень важно, но это не все. Я счастливый человек, потому что могу реализовать себя и на протяжении энного количества лет оставаться тем, кто я есть — художником и актером!».
«Меня часто спрашивают: «Почему ты поешь эти еврейские песни? Почему не русские или цыганские, например?» Мол, такой репертуар сужает аудиторию. Меня такие «сомнения» не смущают. В идише — своя прелесть, свой шарм, свой аромат. К сожалению, великая идишская культура уходит. Это необратимый процесс. Но все-таки народ, который имеет отношение к этой культуре, жив!
Много лет назад, когда я не понимал ни слова по-английски, я не мог оторваться от песен «Битлз». Значит, есть что-то большее, чем слова: вибрация, энергия, настроение, динамика: нечто такое, что людей любой национальности может заворожить. Я исполняю песни на идише не только для русскоязычных евреев. Моя главная цель — выйти за черту оседлости. Я ненавижу гетто. Я родился в Минске, и в доме, в котором я жил, во время войны располагалась немецкая комендатура. Я ненавижу этот дом, я ненавижу слово «гетто»…»
«Мне потрясающе хорошо в Израиле. Но сказать, что это мой дом, я не могу. Видать, судьба наша такая. Мы родились на полустанке, на полустанке и умрем. Чтобы дом стал родным, в нем должно быть уютно всем обитателям. Пока же нас, русскоязычных евреев, считают этакими «двоюродными» братьями. Нет контакта между «русскими» — и американцами, между «русскими» — и израильтянами. Нет его! Мы говорим: «Все мы — евреи»! Да, мы — евреи. Но мы — евреи, живущие в Америке; мы — евреи, живущие в Израиле; мы — евреи, которые не имеют ни рода, ни племени. Мы пытаемся найти себя в этой жизни и бежим от каких-то проблем, спасая себя и своих детей. Мы стали некой формацией людей, блуждающих по этому миру.»
«Я представляю культуру народа, который на протяжении многих веков говорил, страдал и общался на идише. Сегодня я понимаю, что эта культура, увы, неинтересна молодому поколению евреев. Она вроде бы есть — и вроде бы ее нет. Но, с другой стороны, я вижу и огромный интерес к песне на идише. Я вижу его на своих выступлениях».
«Израильтяне — это уникальная публика! Это красивые, гордые, свободные люди. Я готов петь для них бесконечно».
«Весь фокус в том, что у меня нет спонсора. Почему-то для поддержки искусства какого-нибудь племени мумбо-юмбо деньги всегда находятся, а на настоящую идишскую песню их нет».