Откуда растут корни антисемитизма?
Евреи – самая славная нация, которая когда-либо населяла эту землю. Я настаиваю на том, что евреи внесли больший вклад в цивилизацию людей, чем любой другой народ.
Джон Адамс, Второй президент США
Признаться, долго колебался, прежде чем решился поделиться с читателями своими размышлениями о кровавой бойне и зверствах головорезов ХАМАС 7-го октября прошлого года. Произошла самая страшная резня евреев со времен Холокоста, и мы снова столкнулись с угрозой истребления. Это внезапное нападение сопровождалось беспрецедентным всплеском антисемитизма, ростом враждебности по отношению к евреям в университетских кампусах и даже в школах США.
Ко всему этому развернулось неслыханное международное давление на Израиль. Огромный исламский мир, почувствовав запах крови, откровенно призывает к физическому уничтожению евреев.
Антисемитизм уже не скрывается.
Об истоках юдофобства, о постоянном существовании антисемитизма написано и пишется много. Распространяться об этом и утомлять читателя не буду. Но по следам сегодняшних трагических событий перебираю в памяти прошлые годы жизни в стране под названием Союз Советских Социалистических Республик. Сегодня мало кто помнит, как мы, бухарские евреи, жившие в Центральной Азии, на протяжении всей своей истории страдали от предубеждений и дискриминации, от антисемитизма. Испытывали ли мы ненависть по отношению к нам в детском, юношеском и зрелом возрасте?
Какие случаи особо врезались в память?
Об этом мои раздумья.
Свадебное фото из Иерусалима
Хорошо помню свое шумное и безмятежное детство в Самарканде. Мы с друзьями бегали по крышам домов, запускали в воздух «бумажных змеев» — «ляйляк», приклеенных к листу плотной бумаги. Уздечка такого змея состояла из трёх нитей: две из них прикрепляются к концам верхней планки, третья — к центру змея. Они парили над крышами домов, кривых улочек родной махалли. Мы тянули за длинные нити и радовались их полету.
В доме, казалось, никакого страха и тревоги не было. Семья была большая, жили все вместе. Мой самый старший брат Бахор по вечерам читал нам вслух старинные книги на родном бухарскоеврейском языке. Не знаю, откуда он доставал эти книги со странными для меня в то время названиями, вроде «Ахават-Сион» — «Любовь в Сионе» ( роман Авраама Мапу, написанный в 1853 году).
Я, самый маленький в семье, всегда жадно вслушивался в мелодичное повествование брата. Только не понимал тогда одного: почему он читал негромко, с оглядкой по сторонам и всегда при закрытых дверях?
Чего надо было бояться?
Почему брат спешно прятал книги и предупреждал, чтобы не говорили о них соседям?
Откуда и кто грозит нам?
И еще меня однажды удивило, как мама, по настоятельной просьбе Бахора, спрятала от нас одно фото, присланное давно из Иерусалима, и никому его не показывала. На этой черно-белой, но красивой фотографии были запечатлены под свадебной хупой роскошные жених и невеста – близкие родственники нашей мамы.
Моего брата, молодого журналиста нашей газеты «Байроки Михнат», вместе со многими другими бухарскими евреями, активистами общины, арестовали.
За что, за какие грехи? – терялись мы в догадках.
То ли в связи с пропагандой сионизма, то ли по подозрению в подготовке террористического акта или в чем-то другом, преступном.
А может быть, задумывался я, только потому, что он — еврей?
Клеймо «пособник международного сионизма» до моего детского ума не доходило. Это был мрачный, предвоенный 1939-й год.
Все равны, но…
В юности я переехал из Самарканда в Сталинабад. Могу сказать, что в этом возрасте не хочется обращать внимание на проявления бытового антисемитизма. Тогда я почти не ощущал его.
Шел 1948-ой год.
В Сталинабаде, впервые в Таджикистане, открылся университет. Я с детства любил таджикскую литературу, с удовольствием зачитывался произведениями таджикских писателей и поэтов. К тому времени прочитал почти все романы и повести Садриддина Айни. Вот и поступил на историко-филологический факультет университета.
В отделении филологии бухарских евреев было двое – Рафаэль Давыдов (светлая ему память) и я. Нам с Рафаэлем не приходилось скрывать свою национальность, чтобы поступить в университет. Никаких проявлений антисемитских настроений мы не наблюдали. Более того, Рафаэля избрали старостой факультета за его добрый нрав и активную деятельность.
Государственный антисемитизм я не испытывал до поры до времени. Но всегда чувствовал его скрытый дух. Наши учителя в университете, известные во всей стране учёные, с вниманием относились к нам, бухарским евреям, как к равным с другими студентами. Но… Никогда не забуду один разговор тет-а-тет с преподавателем персидского языка и арабской письменности, ныне покойным Хилолом Каримовым. Еще на первом курсе он вызвал меня к себе на место его основной работы в Академии наук. Попросив мою зачетную книжку и поставив хорошую оценку, он напомнил, что я учусь на филологическом факультете вместе с таджиками, и для успешного окончания университета моя успеваемость должна быть не ниже, а выше, чем у других. Вот так, комментарии излишни.
Кстати, многие с нашего факультета, окончив университет, стали учёными, дипломатами, государственными деятелями. Мне же суждено было стать журналистом.
Любимые учителя – под угрозой
В годы моего студенчества произошло событие, о котором сейчас вспоминают нечасто. Началась кампания по борьбе с космополитизмом, которая приобрела антисемитские очертания и серьезно взбудоражила преподавательский состав. В советский пропагандистский лексикон вошли слова «безродный космополит», которые прежде всего были направлены против интеллигенции еврейского происхождения. Ведущими преподавателями по русской и иностранной литературе, философии, психологии, экономики и пр. в университете были евреи, приглашенные из Москвы и Ленинграда. А эта позорная кампания борьбы с «безродными космополитами» могла касаться их всех.
К счастью, всплеска ненависти к нашим любимым учителям не наблюдалось. Однако, было очевидно: что-то случилось с ними, и нам не говорят об этом. Преподаватели, казалось, спокойно продолжали работу. Спросить у них напрямую не хватало смелости, и они уклонялись от ответов. Не то что боялись, а просто не могли доверять нам, считали разговор на эту тему бесполезным и способным ухудшить ситуацию.
На фоне «космополитизма» вскоре возникло «Дело врачей», вредителей, «убийц в белых халатах». Кстати, в другом престижном высшем учебном заведении Душанбе – Государственном медицинском институте ведущие, известные профессора также были евреями. Это могут подтвердить выпускники института из числа бухарских евреев.
Понятно, что «Дело врачей» прежде всего имело отношение к евреям, а не к врачам. Недаром оно носило другое, более откровенное название: «Сионистский заговор».
Кампании публичных разоблачений «космополитов», так же, как и «Дело врачей», прекратились только после смерти Сталина.
Что значит быть евреем
Быть евреем во всем мире сложно, а в моем случае в Таджикистане, который был частью Советского Союза, еще сложнее. Хотя бухарские евреи стали больше интегрироваться в таджикское общество и активно участвовали в развитии экономики, культуры, финансов, науки, коммерции, искусства, все же наблюдались незначительные, на первый взгляд, факты, на которые не хотелось обращать внимания.
Государственный антисемитизм, как я уже упоминал, первоначально носил скрытый характер, но потом усилился и начал принимать различные формы. На государственном уровне оказались под запретом иудаизм, иврит, история еврейского народа, самостоятельная деятельность еврейских объединений. Ограничили прием евреев в престижные ВУЗы. Развернулась борьба с выпечкой мацы, ритуальным (кошерным) убоем скота и птицы, национальным похоронным обрядом и т.п.
Мацу мы обычно пекли тайно, в заранее определенном месте, в доме религиозного еврея. Собирались семьями, активно помогая друг другу. Потом, ночью, выпеченную мацу я привозил к себе на квартиру (не удивляйтесь!) в номенклатурный, так называемый цэковский дом. Осторожно, с опаской мы готовились к Песаху.
Мама жила со мной. Она была глубоко верующей. Мне казалось, что некоторые из соседей догадывались, что мы соблюдаем законы иудаизма, но деликатно воздерживались от вмешательства. Порою приходилось очень трудно. Надо было изобретательно находить выход из ситуации.
Когда скончался мой отец (Менухато бе Ган Эден), поминальную молитву Кадиш я читал, опасаясь, что могут донести редакционному руководствау
Еще большую трудность пришлось преодолеть, когда родился мой сын. Я не мог в открытую совершить обряд брит-мила. Договорился с раввином, обвенчавшим меня с женой, прийти к нам на квартиру на восьмой день рождения младенца, к четырем часам утра и в полной секретности совершить обряд обрезания. Присутствовали, кроме моей матери, жены и меня, двое старших братьев (один из них – сандак). Торжество по этому поводу, с приглашением друзей, произошло позже и под маской… дня рождения.
Сионисты рядом?
Неоднократные вспышки антисемитизма, дискриминационная по отношению к евреям политика, в основном, исходили из центра, из Москвы.
Когда я только приступил к работе в газете «Тоджикистони Совети», основной партийный орган Центрального Комитета коммунистической партии Таджикистана, главный редактор Ашур Халимов пригласил меня в свой кабинет. Тепло поприветствовал и, пожелав мне успехов в работе в секретариате, предложил познакомиться с большим материалом, присланным из отдела пропаганды ЦК партии, и высказать свое мнение.
Статья, подписанная группой известных представителей таджикской интеллигенции, русских и бухарских евреев, разоблачала некие группировки сионистов, якобы еще действующих в Таджикистане и Узбекистане. Среди этих сионистов был назван мой старший брат. Статья предназначалась для публикации в газете.
В беседе с редактором я рассказал, что в годы сталинских репрессий брата арестовали, как «пособника международного сионизма». Потом он был реабилитирован. С началом войны ушел на фронт, дошел до Берлина, был тяжело ранен. Награжден орденами и медалями. Сейчас он пенсионер.
Короче, по настоятельному требованию сотрудников отдела пропаганды ЦК, утверждавших, что материал подготовлен по поручению Москвы, гнуснейшая антисемитская статья увидела свет, но, по твердой воле главного редактора, без упоминания имени моего брата среди сионистов.
Главный редактор относился ко мне с большим уважением и был искренен со мной. Вскоре мне предложили заведовать отделом промышленности, транспорта и строительства, ввели в состав редколлегии. А через некоторое время главред спросил моего согласия занять пост ответственного секретаря газеты и выразил готовность, как тогда требовалось, представить мою кандидатуру в бюро ЦК компартии.
Эта пресловутая «пятая» графа!
Государственного антисемитизма я не испытывал до поры до времени и лично в свой адрес антисемитских высказываний никогда в Таджикистане не слышал. Работа в редакции газеты мне нравилась, и у меня и в мыслях не было желания эмигрировать. Хотя мама к старости всё чаще говорила о своей мечте уехать в Израиль, чтобы увидеть Иерусалим, поклониться могилам отца и матери и умереть на святой земле предков.
Однажды главный редактор газеты Ашур Халимов (светлая ему память), пригласив меня к себе, спросил, не желаю ли я поехать в Москву на учебу в Академию общественных наук. Слышал я об этой известной академии, знал, что окончившим её после возвращения обеспечена высокая номенклатурная должность. Но не должность привлекла меня, а учеба в престижном заведении Москвы и возможность занятий по близкой для меня общественной науке. Я с благодарностью согласился.
Главный редактор объяснил, что поступила заявка из Москвы о выборе кандидатов на учебу из Таджикистана, с условием, что кандидат, конечно, должен быть членом КПСС в течении многих лет, иметь солидный стаж работы на достаточно высокой должности, быть не моложе и не старше определенного возраста, иметь высшее образование.
В редакции газеты «Тоджиикистони Совети» почти все были членами партии с большим стажем, но работали или рядовыми сотрудниками, или были уже в возрасте, а некоторые не имели высшего образования. Всем этим критериям, по иронии судьбы, соответствовал ваш покорный слуга, и Ашур Халимов выдвинул мою кандидатуру, которая не вызвала возражений у сотрудников ЦК. Оставалось утверждение на заседании бюро ЦК без присутствия кандидата.
Помню тот день, когда главред возвратился с заседания бюро мрачный и, вызвав меня в кабинет, выложил: «Не прошла твоя кандидатура, Мишаджон!» (так меня называли в неофициальной обстановке). И, понизив голос, добавил: «Товарищ Коваль был против!»
О, этот всемогущий Иван Григорьевич Коваль!
Второй секретарь ЦК компартии Таджикистана, второй человек в республике, ведающий всеми важными делами, особенно кадрами. Он категорически выступил против неассимилированного еврея. Грозно стучал по столу, упирая на пресловутую пятую графу.
Когда я слушал рассказ Ашура Халимова, меня больше всего удивило другое – его разочарование. Неужели главный редактор ведущего партийного органа, член ЦК, депутат Верховного Совета все еще искренно верил в лживые постулаты и только теперь понял, что юдофобство исходит сверху, и Таджикистан должен строго соблюдать «действующий порядок»?
Почему партийная дама не пожала мне руку
Серьезные потрясения, заставившие меня задуматься об эмиграции в Израиль, были впереди. Расскажу об одной истории, оказавшейся для меня, можно сказать, судьбоносной.
В практике тех времен в состав советской делегации для присутствия на сессии Генеральной Ассамблеи ООН включали одного делегата от каждой национальной республики. В 1970-м году выбор пал на секретаря ЦК КП Таджикистана по идеологии Ибодат Рахимову. Отмечу, что я не раз встречался с ней и в ЦК, и во время её визитов в редакцию. Она любезно уделяла мне внимание, пожимала руку при встрече. Короче говоря, отношения были неплохими.
И вот после возвращения Рахимовой из Нью-Йорка я предложил редактору организовать встречу с ней в редакции на традиционный «Наш четверг». Пусть расскажет о впечатлениях, о встречах, об Америке нам, работникам прессы, не для печати. Редактор согласился и прислал ей официальное приглашение. Организация таких встреч с высокопоставленными партийными работниками поручалось мне, не только как ответственному секретарю, но и как секретарю парткома.
Обычно мы, несколько членов редколлегии, выходили на улицу, чтобы достойно, с уважением встретить высокопоставленного гостя. Выходя из машины и приветливо поздоровавшись с некоторыми, Рахимова, не то что не соизволила подать мне руку, но, будто даже не заметив меня, быстро вошла в открытую дверь.
Дальше – больше. Всё её выступление было посвящено не поездке в Нью-Йорк, а сионистам, взбунтовавшейся банде Меира Кахане. При этом она бросала острый и настороженный взгляд в мою сторону.
Что тут скажешь?
Вот тогда-то я начал задумываться о выборе свободы.
Меня обуяло паническое желание вырваться во что бы то не стало. Чем скорее, тем лучше!
От Сартра к Роси Голдману
С тех пор прошло больше полувека. А зло – ненависть к евреям, антисемитизм – всё еще, даже с большей силой, продолжает напоминать о себе. Вот я и думаю: возможно, был прав французский философ, лауреат Нобелевской премии Жан-Поль Сартр, утверждавший 80 лет тому назад, в 1944 году, что антисемитизм полезен евреям.
Парадоксально, жестко, но что-то в этом утверждении актуально для нас, евреев 2024 года.
Раввин Роси Голдман, в июне 2023 года, за четыре месяца до страшной резни, учиненной ХАМАСом 7 октября в Израиле, в своей статье «Поцелуй или укус?» написал: когда антисемитизм «кусается», мы интуитивно знаем, как реагировать на это. Но когда мир готов расцеловать нас, мы не совсем правильно понимаем, что с этим делать. Внешняя же угроза способствует сплочению евреев и пробуждению нашего национального самосознания.
Малкиэл Даниэлов